В 1924 году в Москву прибыл Франческо Мизиано - молодой итальянец-антифашист, родом из Калабрии, но проведший юность в Неаполе. Его бурная молодость прошла во взбаламученных войнами и революциями странах: он участвовал в левых движениях, сидел в тюрьмах на родине и в Германии, а после очередного срока в Италии эмигрировал в СССР – вместе с супругой Марией и двумя дочерьми, Орнеллой и Каролиной.
В советской столице Франческо неожиданно обрел себя в роли талантливого кинопродюсера – на киностудии «Межрабпом-Русь».
Его роль итало-русского посредника продолжили его дети – дочери, и сын Гуальтиеро, уроженец Неаполя, присоединившийся к семье в 1940 г. и ставший в России популярным исполнителем неаполитанских песен.
Внук Франческо, Александр, сын Орнеллы, которого в семье звали Сандро, незадолго до кончины написал мемуарный очерк о своем семействе. Из этого очерка, по договоренности с его другим внуком, Виктором, сыном Каролины, мы взяли фрагменты именно о Каролине.
Все фотографии – из архива семьи Мизиано, и публикуются впервые.

При всех атрибутах успеха семья Мизиано вела жизнь, обычную для московской интеллигенции тех лет, – та же скромность в быту, в одежде, в пище. Школа, где учились девочки, имела одно отличие – преподавание велось на немецком языке, но по той же программе, что и в обычных школах. Учились в ней наряду с детьми политэмигрантов дети простых москвичей, и выпускники блестяще владели немецким
Каролина училась в Университете Красной профессуры, слушала лекции Н.И. Бухарина, о чем потом, почти всю жизнь, пришлось помалкивать. Она работает в ТАСС, увлечена общественной работой, ведет занятия в рабочих кружках, ее избирают членом пленума райкома комсомола. Когда в холодную февральскую ночь 1938 г. в дверь квартиры позвонили, Каролина воскликнула:
– Это – за мной!
– Спи! – прикрикнула на нее мать и пошла открывать.
Пришли не за ней. Пришли за зятем, мужем Орнеллы [сестры Каролины. – Ред.]…
Каролина с началом войны работает на Московском радио в отделе зарубежного вещания.
Впрочем, предоставим слово самой Каролине: «Я, как и многие мои сверстники, просилась на фронт, но мне предложили мобилизовать свою энергию для радио. Вначале, как сотрудник итальянской редакции, я участвовала в передачах для молодежи. В декабре 1941 г. я была назначена начальником Западноевропейского отдела».
Отныне на этой маленькой женщине – вся радиопропаганда на Италию, Испанию – союзниц Германии в той войне. Ее отдел вещает на оккупированные Францию, Бельгию, Голландию. А ей всего 28 лет…
«Мы работали в атмосфере громадного морального и духовного напряжения, – вспоминает Каролина. – Мы не знали усталости и жили в необыкновенном единении чувств и помыслов с абсолютной верой в страну социализма и с ненавистью к национал-фашизму. Рядом с советскими товарищами работали известнейшие деятели международного коммунистического движения, претерпевшие тягчайшие испытания…»
Вклад Каролины в борьбу с фашизмом был замечен и оценен. Это и медали «За оборону Москвы» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», это и благодарность генерала де Голля, которую он выразил ей лично при посещении Москвы летом 1945 г. А премьер-министр Бельгии даже поцеловал ей руку…

Еще несколько послевоенных лет она продолжала работать в радиокомитете уже в качестве руководителя итальянской редакции. В начале 1950-х годов сестры Мизиано оставили преобразованный к тому времени радиокомитет. Каролина стала преподавать историю в университете (тогда МГУ был единственным университетом в Москве), а Орнелла перешла в Институт иностранных языков на должность преподавателя итальянского языка…
Именно их квартира и стала на многие годы тем, что потом стали называть Домом Мизиано. И душой этого Дома была, бесспорно, она – Каролина Франческовна.
Приведу одну цитату из статьи итальянского публициста Джузеппе Боффа под названием «Этот кусочек Италии на улице Горького» («Унита», 10 июля 1983 г.):
«Я встретился с Линой Мизиано, едва прибыв в Москву самым первым и очень молодым корреспондентом “Униты”. Меня привел Пайетта [итал. политик и публицист. – Ред.], и это был первый дом в Москве, порог которого я переступил. И вдруг в этом, еще незнакомом городе, окутанным морозным туманом, я нашел кусочек Италии. И этот кусочек, не потеряв собственного лица, преимущественно неаполитанского, был идеально встроен в текущую советскую действительность. И при всем моем незнании окружающих реалий я сразу понял, что в этой приветливой и доброжелательной атмосфере можно обсуждать всё совершенно иначе, чем по газетным стереотипам…
Думаю, что за эти тридцать лет было очень мало итальянцев, которые, приехав в Москву, не познакомились бы с Линой Мизиано и ее домом и не получили от нее ценных советов и простого человеческого тепла. Я говорю не только о корреспондентах “Униты”, которым Лина всегда была готова помочь, как мне, но и обо всех итальянцах вообще, коммунисты они, или нет, видные деятели и не очень, официальные гости и простые туристы. Для всех Лина и ее дом были “свободной зоной” в центре Москвы на самой улице Горького…
Мало людей, а может, и никто не сделал в течение всей своей жизни столько, сколько сделала она для того, чтобы в СССР узнали Италию, ее историю, культуру ее демократии. Она это делала как историк, как публицист, как преподаватель, как яркий персонаж московской жизни»…

После многих лет негласной изоляции Каролине, наконец, было разрешено съездить на родину. Произошло это в апреле 1961 г. Билеты мы купили заблаговременно, и получилось так, что три нерядовых события произошли подряд – 11-го Чухрай показал нам «Чистое небо», 12-го полетел Гагарин, а 13-го Каролина с маленьким Витей сели в поезд Москва–Рим.
Провела она в Италии два месяца, ее хорошо принимали, она объездила всю страну и добралась даже до Ардоре, малюсенького городка на кончике «сапога», где родился ее отец. Не помню ее впечатлений от этого посещения, но много лет спустя моя троюродная сестра рассказывала мне, какой переполох вызвал тогдашний приезд Каролины Мизиано у местных властей. Под каким-то предлогом ее задержали в Неаполе, пока полиция наводила справки, действительно ли она намерена повидать родственников и нет ли тут какого-либо подвоха. А ведь именно отец этой моей кузины когда-то сопровождал Марию с дочками при выезде из Италии…
Каролина Франческовна многие годы была секретарем Общества дружбы СССР–Италия. Председателем общества был вначале кинорежиссер Григорий Александров, затем его сменил Тихон Хренников, но фактически всю текущую работу вела именно Каролина. Я бывал на многих мероприятиях и клубных встречах общества, и они мне очень напоминали наши домашние посиделки.
Перечислив множество известных фамилий, я не хотел бы создавать впечатление, что Каролина Франческовна принадлежала к тому сорту людей, которые, по выражению Стефана Цвейга, «коллекционируют знакомства с таким же усердием, как дети – почтовые марки, чрезвычайно гордясь каждым экземпляром своей коллекции». Просто она была равнозначна этим людям, и их тянуло друг к другу…
В одной из поездок в конце 70-х годов Каролина и Орнелла приехали в Неаполь и посетили дом, в котором когда-то жили, и сфотографировались под тем самым балконом, на который их выносили завернутых в красные флаги.

Каролина Франческовна Мизиано, профессор, доктор наук, старший научный сотрудник Института истории РАН скончалась 13 апреля 1994 г.
«Сегодня, когда в Москве и Риме многое изменилось, – написала тогда “Унита”, – жизнь Лины Мизиано может показаться абсурдной. Ей довелось жить, будучи всёгда в первых рядах, в условиях величайших трудностей и величайшей утопии нашего века.
И всё же Лина, боец авангарда “коммунистической партии Мира”, возникшей в годы между революцией 17-го и гражданской войной в Испании, оставалась до конца верной одновременно и итальянской, и советской родинам, доказывая это даже в обстановке самых горьких испытаний…
Прощай, Лина, советская неаполитанка!»
2010 г.,
Москва
[первонач. в: Россия и Италия. Вып. 6: Итальянцы в России от Древней Руси до наших дней / отв. ред.: Е.С. Токарева, М.Г. Талалай. М., 2015. С. 385-403 («Дом Мизиано: сугубо семейные заметки»)]

Александр Мизиано – дома его называли по-итальянски Сандро – свои молодые годы провел на улице Горького, дом 48, в квартире 80, о которой приводит чужие свидетельства, но о которой мог бы писать и своими словами.
Его мать, Орнелла Мизиано, она тоже упоминается им в тексте, долгие годы работала за границей, а потому, как он сам говаривал, «воспитала его и почти родила», тетя, Каролина Мизиано, или Лина, или, как он ее называл, Лишайна.
У нас была разница в возрасте в двадцать лет, поэтому в детстве я читал собранные им книги. Самое ценное – это была полка с поэзией, в которой были редкие издания Пастернака, Ахматовой, Мандельштама – великих писателей, тогда в официальную культуру недопущенных. Сандро, получив, как тогда было модно, техническое образование, и сам посвящал себя пробам пера, что, впрочем, тоже было характерной приметой времени. Он был настоящий советский шестидесятник, дитя эпохи споров «физиков» и «лириков», примиряя в себе эти, как тогда казалось, непримиримые крайности.
Три или четыре раза в год я видел Сандро с огромным рюкзаком на плечах: он исчезал на несколько недель, отправляясь покорять кавказские хребты, сплавляться на байдарках по сибирским рекам и т.п. И эта романтика дикой природы тоже была чертой поколения, как и любовь к Хемингуэю, двухтомник которого я нашел на оставленном им мне книжном стеллаже.
Еще одной его страстью было кино, в первую очередь кино итальянское. Тогда мало европейских фильмов попадало в официальный кинопрокат, но их показывали полуофициально в специализированных кинотеатрах или клубах. Шли они недублированными, а потому перевод был живой. Сандро, не оставляя своей работы инженера, был самым известным в Москве переводчиком итальянских фильмов. И репутацию эту он заслужил не столько точностью перевода, сколько его артистизмом. Часто по завершению фильма зал вставал и аплодировал, повернувшись в сторону будки переводчика. Артистичным он был и в повседневной жизни. Бывало, наблюдая его в быту, мне приходило в голову, что он в этот момент подсознательно видит себя на сцене академического театра.
Когда он познакомил меня с полной версией публикуемого здесь текста, я позволил себе показать его коллегам и ученикам моей матери, Лины Мизиано. Узнав об этом Сандро, отчитал меня в письменной форме, справедливо напомнив, что показывать текст кому-либо без согласия автора некорректно. Но и тут он не смог обойтись без высокой риторики в духе романов XIX века. В конце своего строгого письма, чтобы не оставить у меня сомнения, кем оно написано, он поставил – «Твой старший брат».

Виктор Мизиано,
август 2025 г.,
Локоротондо
(Апулия)