С матерью Иунией мы часто беседовали о нашем родном городе Петербурге. Ее семья жила на Старо-Невском, в самом что ни на есть центре, и римлянка-схимонахиня этим немножко гордилась. Помнила она мало — родители увезли ее из революционной России почти младенцем.
Как водится, мы вспоминали наших общих знакомых в Питере, с которыми она состояла в переписке: ей было интересно, кто чем занят и не появились ли у кого дети. В конце концов, наша беседа обычно сводилась к иконам.
Это было последним увлечением матери Иунии (я бы сказал последней страстью, но монахиням страсти вроде бы не положены). Естественно, она любила писать русских святых — Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского, Сергия Радонежского. Но как насельнице итальянского католического монастыря ей были также дороги образы Франциска Ассизского и Екатерины Сиенской.

Монастырь, где жила сестра Иуния, был необычным. Он был основан в конце 1940-х годов, как говорится, на пустом месте. В те годы, после окончания Второй мировой, Ватикан решил основать обитель с насельницами русского происхождения, где служили бы исключительно на славянском. Так и случилось. Со всей Европы в Рим пригласили монахинь из католических орденов, которые согласились отправиться в новое сестричество.
Когда в конце 80-х годов я в первый раз попал в эту обитель, то, увидев родную обстановку, книги, отпечатанные Московской патриархией, посчитал монастырь православным (над моей оплошностью потом потешались римские старожилы русского происхождения). Впрочем, кажется, ошибался не я один…

Однажды я спросил у матери Иунии, как случилось, что она стала католичкой. Она с лукавинкой на меня взглянула и ответила: «А я считаю себя православной». Конечно, ей была близка миссия своего монастыря — работать для объединения Церквей, понимаемого ею очень верно: мы должны знать и любить друг друга. «У Рима и Москвы много больше общего, чем думают, — говорила мать Иуния. — Вот, например, преподобный Венедикт Нурсийский, очень чтимый на Руси. А ведь он основатель такого „католического“ ордена бенедиктинцев!» Матушка особо почитала св. Венедикта, не раз ездила в знаменитое аббатство Монтекассино, где почивают его мощи, и в конце концов решила составить отсутствующий акафист преподобному.
В монастыре, как всегда, всё было четко, почти по-военному организованно. Бывая проездом в Риме, я установил традицию после визита в базилику Сан Пьетро отправляться на дальнюю городскую окраину, Пизанскую дорогу. Первой встретить гостя выходила мать-игуменья. По ее указке, то есть благословению, организовывался чай (а не кофе, как обычно в Италии), на столе появлялись сласти, фрукты. Потом приходила мать Иуния. Пообщавшись, она удалялась в свою келью, и тогда приходила другая насельница, мать Мария.

Эта монахиня была итальянкой, но, как это часто случается среди обитателей Апеннин, глубоко преклонялась перед русской культурой. Зная наш язык в совершенстве и имея филологические наклонности, она изучала русскую духовную культуру и знакомила с ней итальянцев. Ее перу принадлежит с десяток популярных книг о русских святых, о православном календаре, об иконах и прочем.
Раз в год она ездила в Россию с паломниками. Мы с ней и познакомились в городе, называвшемся тогда Ленинградом. Дабы не смущать советских граждан, она не носила монашеского одеяния, но что-то неуловимое — какая-та особенная аккуратность — выдавала в ней немирское.
Грустно о матери Иунии и матери Марии писать в прошедшем времени. Но, увы, приходится. Обе они скончались в 1998 году, почти одновременно.

И хотя мать-игуменья и другие сестры, я знаю, будут рады меня видеть, в Успенскую обитель мне теперь почему-то всё никак не попасть.

[первоначально опубликовано в: Петербургский Час пик, № 52 (206), 26 дек. 2001]