Неаполитанская порча на берегах Невы
Бениамино Чези
- Михаил Талалай
- Анастасия Кучумова
Декабрь, 2021
Известный пианист Самуил Моисеевич Майкапар (Херсон, 1867 – Ленинград, 1938) рассказывает, как однажды встретился на лестнице Петербургской консерватории со своим учителем, маэстро Бениамино Чези (Неаполь, 1845 – Неаполь, 1907).
«Маэстро был бледен, дрожал от страха, и что-то невнятно бормотал по поводу порчи и невезения.
Как музыкант и художник Чези представлял собою первоклассную величину.
Большой знаток старинных композиторов, горячий поклонник Баха, Генделя, Моцарта и Бетховена, издавший в своей обработке весь богатый вокальный репертуар Алисы Барби, Чези принадлежал к выдающимся художникам классического направления в музыке.
Обладая прекрасной, художественно-законченной, шлифованной виртуозной фортепианной техникой, он как пианист являлся одним из лучших представителей старой фортепианной школы.
Игра его отличалась особенной тонкостью художественной отделки и могла быть причислена к лучшим образцам интимно-камерного фортепианного исполнения.
<head><script async src="https://pagead2.googlesyndication.com/pagead/js/adsbygoogle.js?client=ca-pub-3053125123718324"
crossorigin="anonymous"></script></head>
crossorigin="anonymous"></script></head>
Самуил Моисеевич Майкапар
Возможно, Чези пережил какую-либо сложную личную драму до приезда в Петербург, а может, слабое здоровье было причиной грустного выражения его глаз. К концу четвертого года его профессорства в нашей консерватории, с ним на уроке случился нервный удар. Тогда я и узнал , что это был уже третий, ему предшествовали два других, перенесенных еще в Италии до приглашения Чези к нам Рубинштейном.
После третьего удара Чези в течение полутора месяцев лежал в своем номере существующей еще и теперь на Исаакиевской площади (ныне площади Воровского) гостиницы «Англия», где он жил все четыре года своего пребывания в Петербурге. Я часто навещал его и много часов дежурил у его постели. В период выздоровления, он мне рассказывал о своей жизни, детстве и учении. Правда, и тогда он был очень несловоохотлив, и сообщения его, хотя и очень интересные, были крайне скудны.
«Отец мой очень рано обнаружил у меня большие музыкальные способности, – рассказывал мне Чези. – Он начал учить меня на рояле, когда мне было всего четыре года».
«Я очень неохотно занимался гаммами и упражнениями. И вот, когда мне было пять лет, чтобы заставить меня побольше работать, отец стал запирать меня на ключ в небольшом однокомнатном павильоне во дворе дома, где мы жили в Неаполе. В павильоне этом стоял рояль».
«Однажды, перед тем как итти вместе с отцом в этот павильон, я спрятал в карман крепкие стальные щипцы и, после того, как он запер меня снаружи на ключ и ушел, я достал эти щипцы и оборвал ими все струны рояля».
Несколько лет спустя я стал учеником знаменитого пианиста Тальберга, который вскоре полюбил меня, как родного сына и устроил в своей квартире. Каждый вечер, ложась спать, я долго слушал его изумительную игру и, помню, часто с наслаждением засыпал под его музыку».
После третьего удара Чези в течение полутора месяцев лежал в своем номере существующей еще и теперь на Исаакиевской площади (ныне площади Воровского) гостиницы «Англия», где он жил все четыре года своего пребывания в Петербурге. Я часто навещал его и много часов дежурил у его постели. В период выздоровления, он мне рассказывал о своей жизни, детстве и учении. Правда, и тогда он был очень несловоохотлив, и сообщения его, хотя и очень интересные, были крайне скудны.
«Отец мой очень рано обнаружил у меня большие музыкальные способности, – рассказывал мне Чези. – Он начал учить меня на рояле, когда мне было всего четыре года».
«Я очень неохотно занимался гаммами и упражнениями. И вот, когда мне было пять лет, чтобы заставить меня побольше работать, отец стал запирать меня на ключ в небольшом однокомнатном павильоне во дворе дома, где мы жили в Неаполе. В павильоне этом стоял рояль».
«Однажды, перед тем как итти вместе с отцом в этот павильон, я спрятал в карман крепкие стальные щипцы и, после того, как он запер меня снаружи на ключ и ушел, я достал эти щипцы и оборвал ими все струны рояля».
Несколько лет спустя я стал учеником знаменитого пианиста Тальберга, который вскоре полюбил меня, как родного сына и устроил в своей квартире. Каждый вечер, ложась спать, я долго слушал его изумительную игру и, помню, часто с наслаждением засыпал под его музыку».
Петербургская гостиница «Англетер», в которой жил Бениамино Чези, в момент ее сноса 18 марта 1987 г. Фото Михаила Талалая, на обложке самиздатского градозащитного журнала. Позднее на ее месте был построен новодел с приблизительной копией старого фасада.
За несколько дней до постигшего Чези третьего нервного удара, я спускался с ним по лестнице консерватории. Навстречу нам подымался известный в то время выдающийся аккомпаниатор и дирижер Кор-де-Лас.
Когда мы поравнялись с ним, Чези вдруг задрожал и побледнел.
На мой вопрос о причине его волнения он ответил:
– Со мной скоро будет какое-нибудь несчастье. Каждый раз, когда я встречался с этим человеком, со мной вскоре случалось что-нибудь нехорошее.
Через несколько дней, придя в консерваторию к нему на урок, я попал как-раз в тот момент, когда служители на руках выносили его из класса.
Из расспросов у присутствовавших я узнал, что на уроке Чези вдруг упал с кресла и впал в бессознательное состояние.
Когда я еще с одним учеником Чези собирался отвезти его на извозчике домой, в гостиницу «Англия», откуда-то появился другой наш товарищ по классу, некто Д-в, и, отстранив нас, сказал:
– Я сам отвезу Чези домой. Я живу в той же гостинице «Англия». Я – его ближайший друг, и вам здесь делать нечего!
На другое утро, вместе с одной ученицей Г-кой, я навестил больного профессора.
К удивлению нашему, мы из слов Чези, неподвижно лежавшего в постели, узнали, что «друг» его еще не позвал к нему врача.
Из нескольких с трудом произнесенных больным слов и немых жестов его мы узнали, сверх того, что левая рука у него парализована, и кроме того потеряна способность глотать.
Приглашенный нами тотчас же врач установил паралич руки и пищевода вследствие удара.
Убедившись, что оставлять Чези на попечение одного только Д-ва нельзя, я и спутница моя решили по очереди безотлучно дежурить при нем. Дежурства свои мы распределяли за день вперед так, чтобы иметь возможность на другой день справляться также со своими занятиями и делами.
Созванный нами к вечеру того же дня консилиум во главе со знаменитым специалистом по нервным болезням, профессором Мержеевским, дал предписание одному из участвовавших в консилиуме врачей относительно способов лечения больного.
Кормили его искусственным путем. Доктор ежедневно, проводил ему в пищевод резиновую трубку с имевшейся вверху воронкой, в которую из миски выливали приготовленную нами жидкую пищу.
Недели три продолжался паралич пищевода. Ни одной капли воды не мог проглотить больной. И вдруг, как-то утром, когда я пришел на свое дежурство, я увидел улыбающееся лицо Чези, который тотчас же после моего прихода обратился ко мне с просьбой дать ему стоявший на столе стакан воды. Выпив воду и видя мое изумление, он рассказал мне, что способность глотать вернул ему накануне вечером известный в то время в Петербурге гипнотизер Тани.
Когда мы поравнялись с ним, Чези вдруг задрожал и побледнел.
На мой вопрос о причине его волнения он ответил:
– Со мной скоро будет какое-нибудь несчастье. Каждый раз, когда я встречался с этим человеком, со мной вскоре случалось что-нибудь нехорошее.
Через несколько дней, придя в консерваторию к нему на урок, я попал как-раз в тот момент, когда служители на руках выносили его из класса.
Из расспросов у присутствовавших я узнал, что на уроке Чези вдруг упал с кресла и впал в бессознательное состояние.
Когда я еще с одним учеником Чези собирался отвезти его на извозчике домой, в гостиницу «Англия», откуда-то появился другой наш товарищ по классу, некто Д-в, и, отстранив нас, сказал:
– Я сам отвезу Чези домой. Я живу в той же гостинице «Англия». Я – его ближайший друг, и вам здесь делать нечего!
На другое утро, вместе с одной ученицей Г-кой, я навестил больного профессора.
К удивлению нашему, мы из слов Чези, неподвижно лежавшего в постели, узнали, что «друг» его еще не позвал к нему врача.
Из нескольких с трудом произнесенных больным слов и немых жестов его мы узнали, сверх того, что левая рука у него парализована, и кроме того потеряна способность глотать.
Приглашенный нами тотчас же врач установил паралич руки и пищевода вследствие удара.
Убедившись, что оставлять Чези на попечение одного только Д-ва нельзя, я и спутница моя решили по очереди безотлучно дежурить при нем. Дежурства свои мы распределяли за день вперед так, чтобы иметь возможность на другой день справляться также со своими занятиями и делами.
Созванный нами к вечеру того же дня консилиум во главе со знаменитым специалистом по нервным болезням, профессором Мержеевским, дал предписание одному из участвовавших в консилиуме врачей относительно способов лечения больного.
Кормили его искусственным путем. Доктор ежедневно, проводил ему в пищевод резиновую трубку с имевшейся вверху воронкой, в которую из миски выливали приготовленную нами жидкую пищу.
Недели три продолжался паралич пищевода. Ни одной капли воды не мог проглотить больной. И вдруг, как-то утром, когда я пришел на свое дежурство, я увидел улыбающееся лицо Чези, который тотчас же после моего прихода обратился ко мне с просьбой дать ему стоявший на столе стакан воды. Выпив воду и видя мое изумление, он рассказал мне, что способность глотать вернул ему накануне вечером известный в то время в Петербурге гипнотизер Тани.
Алиса, иначе Аличе Барби (1858-1948), друг Б. Чези, знаменитая итальянская певица, вышедшая замуж за петербуржца барона Бориса фон Вольфа; их дочь Александра станет женой сицилийского классика Джузеппе Томази ди Лампедуза, автора романа «Леопард».
Портрет работы художника Филиппа де Ласло, 1901 г.
Портрет работы художника Филиппа де Ласло, 1901 г.
Из слов Чези я узнал, что уже несколько раз соотечественники-итальянцы, навещавшие его во время этой болезни, советовали ему обратиться к этому человеку за помощью.
«Вчера вечером они сами, без моего ведома, прислали его ко мне.
В полуосвещенную комнату мою зашел необыкновенно красивый старик с большой окладистой седой бородой и удивительно добрыми глазами.
Он сел на край моей кровати и, взяв мою руку, начал, тихим голосом говорить со мной.
Я не помню, о чем он говорил. Но помню только, что стал испытывать какое-то особенно приятное чувство спокойствия и от его присутствия и от его тихого и мягкого голоса.
Вскоре я заснул.
А когда я проснулся, он сказал мне:
– Возьмите этот стакан и выпейте воду!
К удивлению своему, я без всякого затруднения выпил полстакана воды.
С тех пор я уже могу и пить и есть».
Недопустимое и возмутительное поведение нашего товарища по классу Д-ва продолжалось и дальше.
Д-в старался отстранить от Чези всякими способами всех, принимавших в нем участие, и во что бы то ни стало остаться при нём одному.
Когда Чези уже стал поправляться, Д-в внезапно выехал из гостиницы неизвестно куда, причем Чези обнаружил одновременно с его отъездом исчезновение у себя массы ценнейших подлинных рукописей знаменитых старинных итальянских композиторов, мы узнали, что наше предположение оказывалось верным. <…> Д-в исчез бесследно, и больше я с ним в жизни не встречался.
Материальное положение выздоравливавшего нашего профессора было настолько стесненным, что выехать к себе домой в Италию и жить там ему было не на что.
Зная об этом, я и еще один мой товарищ по классу, отправились к Рубинштейну и, осведомив его о таком положении Чези, попросили совместно с профессором Ауэром дать концерт в его пользу.
Антон Григорьевич на это ответил:
– На что мне Ауэр? Я один дам концерт в его пользу.
И вскоре по всему городу висели афиши о предстоящем концерте Рубинштейна с надписью: «В пользу больного товарища».
Концерт дал 5000 руб., которые были вручены Чези и дали ему возможность в течение некоторого времени по возвращении в Италию существовать безбедно.
Через три недели после случившегося с ним третьего удара выяснилось, что он останется жив, Чези пожаловался мне на свою судьбу, не дающую ему, умереть:
– Сколько раз я был на краю смерти и все-таки каким-то чудом оставался жить. И вот теперь, когда, казалось уже, наступил мой конец, я опять стал поправляться. Подумайте сами: в Неаполе много лет назад разразилась ужаснейшая холерная эпидемия. Я заболел холерой, и меня вместе с другими больными бросили в какой-то сарай, в который нам только приносили пищу и где оставляли без всякого лечения. Несмотря на это, я все-таки выздоровел, тогда как другие умирали кругом меня, как мухи. Видно такова моя судьба.
И действительно, даже после постигших его трех нервных ударов, он, покинув Россию и вернувшись в Неаполь, прожил еще двенадцать лет, хотя и не стал уже более здоровым человеком и навсегда потерял способность владеть левой рукой».
«Вчера вечером они сами, без моего ведома, прислали его ко мне.
В полуосвещенную комнату мою зашел необыкновенно красивый старик с большой окладистой седой бородой и удивительно добрыми глазами.
Он сел на край моей кровати и, взяв мою руку, начал, тихим голосом говорить со мной.
Я не помню, о чем он говорил. Но помню только, что стал испытывать какое-то особенно приятное чувство спокойствия и от его присутствия и от его тихого и мягкого голоса.
Вскоре я заснул.
А когда я проснулся, он сказал мне:
– Возьмите этот стакан и выпейте воду!
К удивлению своему, я без всякого затруднения выпил полстакана воды.
С тех пор я уже могу и пить и есть».
Недопустимое и возмутительное поведение нашего товарища по классу Д-ва продолжалось и дальше.
Д-в старался отстранить от Чези всякими способами всех, принимавших в нем участие, и во что бы то ни стало остаться при нём одному.
Когда Чези уже стал поправляться, Д-в внезапно выехал из гостиницы неизвестно куда, причем Чези обнаружил одновременно с его отъездом исчезновение у себя массы ценнейших подлинных рукописей знаменитых старинных итальянских композиторов, мы узнали, что наше предположение оказывалось верным. <…> Д-в исчез бесследно, и больше я с ним в жизни не встречался.
Материальное положение выздоравливавшего нашего профессора было настолько стесненным, что выехать к себе домой в Италию и жить там ему было не на что.
Зная об этом, я и еще один мой товарищ по классу, отправились к Рубинштейну и, осведомив его о таком положении Чези, попросили совместно с профессором Ауэром дать концерт в его пользу.
Антон Григорьевич на это ответил:
– На что мне Ауэр? Я один дам концерт в его пользу.
И вскоре по всему городу висели афиши о предстоящем концерте Рубинштейна с надписью: «В пользу больного товарища».
Концерт дал 5000 руб., которые были вручены Чези и дали ему возможность в течение некоторого времени по возвращении в Италию существовать безбедно.
Через три недели после случившегося с ним третьего удара выяснилось, что он останется жив, Чези пожаловался мне на свою судьбу, не дающую ему, умереть:
– Сколько раз я был на краю смерти и все-таки каким-то чудом оставался жить. И вот теперь, когда, казалось уже, наступил мой конец, я опять стал поправляться. Подумайте сами: в Неаполе много лет назад разразилась ужаснейшая холерная эпидемия. Я заболел холерой, и меня вместе с другими больными бросили в какой-то сарай, в который нам только приносили пищу и где оставляли без всякого лечения. Несмотря на это, я все-таки выздоровел, тогда как другие умирали кругом меня, как мухи. Видно такова моя судьба.
И действительно, даже после постигших его трех нервных ударов, он, покинув Россию и вернувшись в Неаполь, прожил еще двенадцать лет, хотя и не стал уже более здоровым человеком и навсегда потерял способность владеть левой рукой».
Бениамино Чези
Как вы поняли из этого рассказа, маэстро Чези очень боялся порчи – ‘A seccia – этим словом неаполитанцы, люди глубоко суеверные, называют не только невезение, но также и людей, встреча с которыми приносит неудачу. Первоначальное значение этого слова (в переводе – «засуха», а засуха, знаете ли, не сулит ничего хорошего и предвещает голод, болезни и несчастья) обозначалозавистливого человека, виртуозно скрывающего свои чувства за черным занавесом, подобно каракатице, в момент опасности выпускающей чернила.
В метафорическом смысле проклятье сравнимо с черным, плохим предзнаменованием, распыляемым этим моллюском. Нередко произносятся такие выражения, как "Puorte seccia!" (Приносит несчастье) или даже «Nun fà 'a seccia!» (не каркай!). В Неаполе многие прибегают к разнообразным средствам против негативной ауры и относятся к этому вполне серьёзно: для того, чтобы бороться с «врагом», его необходимо опознать по особым признакам.
По общему представлению это человек одинокий, бледный и сутулый, со слегка выпученными глазами, скрытыми за черными очками и темной одеждой. Такие люди способны передать свое негативное влияние мгновенно – при любом контакте с жертвой. Но неаполитанцы славятся инстинктом выживания и хитростью. Они запатентовали «противоядия» от «засухи», настоящие орудия против порчи!
Эти инструменты можно разделить на две категории: «обряды» и «амулеты».
Но об этом – в другой раз.
В метафорическом смысле проклятье сравнимо с черным, плохим предзнаменованием, распыляемым этим моллюском. Нередко произносятся такие выражения, как "Puorte seccia!" (Приносит несчастье) или даже «Nun fà 'a seccia!» (не каркай!). В Неаполе многие прибегают к разнообразным средствам против негативной ауры и относятся к этому вполне серьёзно: для того, чтобы бороться с «врагом», его необходимо опознать по особым признакам.
По общему представлению это человек одинокий, бледный и сутулый, со слегка выпученными глазами, скрытыми за черными очками и темной одеждой. Такие люди способны передать свое негативное влияние мгновенно – при любом контакте с жертвой. Но неаполитанцы славятся инстинктом выживания и хитростью. Они запатентовали «противоядия» от «засухи», настоящие орудия против порчи!
Эти инструменты можно разделить на две категории: «обряды» и «амулеты».
Но об этом – в другой раз.
Санкт-Петербург, Музыкальная Консерватория