Польских солдат армии генерала Андерса союзники бросили на самые тяжелые участки фронта: свидетельство их жертвы – польское военное кладбище с трогательной надписью «За вашу и нашу свободу мы польские солдаты отдали души Богу, тела – земле Италии, сердца – Польше».
Однако существовала и политическая проблема, которую оттенил в статье Симонов, – у освобождавшейся Польши в тот момент было два правительства: одно, антисоветское, в Лондоне, другое, просоветское, в Люблине.
В дневнике, с другой стороны, даны анекдотические эпизоды, не подходившие для военной газеты. Так, Симонов пишет:
«В Неаполе осматриваем крепость у моря. После осмотра разговариваем с проводником.
– Как, вы русские? А я думал, вы поляки. Нет, постойте. Если вы русские, то где же у вас серп и молот?
Считает, что у нас где-то должны быть обязательно пришпилены серп и молот…»
Мы опускаем большой фрагмент из статьи о Риме и заканчиваем нашу публикацию описанием курьезной встречи, на обратном пути в Бари, офицеров Красной Армии и одного неаполитанского семейства.

М.Т.

…Мне пришлось проехать на машине по итальянским дорогам около 1.300 километров от Бари через Неаполь до Рима и обратно. Несмотря на войну, дороги Италии в хорошем состоянии. Даже на участках Неаполь — Рим, там, где происходили самые ожесточенные бои, по обоим главным шоссе — Шестому и Национальному — можно на протяжения всего пути ехать почти без объездов. Только местами полотно шоссе напоминает шахматную доску: оно пестрит более темными, чем остальной асфальт, заплатками на тех местах, где были воронки от снарядов и мин.
Немцы при отступления взорвали почти все мосты на всех основных дорогах в Южной Италии, но это в большинстве случаев замечаешь только, если начнешь глядеть по сторонам. Рядом с прежними взорванными мостами всюду уже построены новые.
Из Неаполя до Рима мы ехали по Шестой автостраде, идущей черев Капую, Кассино, Фрозиноне.
Весь участок пути от Неаполя до Рима является живым свидетелем весьма ожесточенных боев, которые здесь происходили. По обеим сторонам дороги на этом участке в радиусе нескольких километров не осталось буквально ни одного целого строения. Всё разбомблено пли разбито снарядами. Во многих местах по сторонам ещетянутся полосы предупредительных знаков, обозначающие минные поля. Земля изъязвлена бесчисленными воронками.
Особенно сильное впечатление в этом смысле производит город Кассино, или вернее то, что было им некогда. Примерно в семи-восьми километрах от Кассиноначинается мертвая зона разрушений. Но сторонам дороги так много воронок от авиабомб, что они зачастую перекрывают одна другую. Разбитые буквально в порошок, рассыпавшиеся на мелкие каменные брызги строения напоминают о себе только белыми пятнами среди зеленой травы. Вокруг торчит вздыбленная колючая проволока и видны вывороченные из земли остатки блиндажей.
Город не расчищен. В нем даже не видно, где были раньше улицы. Всё разрушенное мертво, и только у поворота дороги, как ирония судьбы, стоит неведомо как сохранившийся деревянный столб с желтой указательной дощечкой с надписью: «Отель», показывающей на неведомые развалины.
Мы вылезли как раз у этого столба на повороте, чтобы в последний раз окинуть взглядом Кассино. В это время к нам подошли трое поляков. Все трое довольно хорошо говорили по-русски, причем оказалось, что двое из них из-под Люблина, а третий – из-под Белостока.
Завязался короткий разговор. Он быстро перешел на Польшу. Узнав, что один из нас был в Люблине [согласно дневнику, это был сам Симонов, но очевидно, он не мог об этом сказать в статье. – М.Т.], они с тревогой стали расспрашивать о городе: сильно ли он пострадал во время боев, какие улицы целы, какие разрушены.
Потом один из них спросил, правда ли, что сейчас правительство находится в Люблине. Он сказал не «Национальный Комитет» и не «Крайова Рада», а просто «правительство».
​— Хочется в Польшу, — задумчиво после паузы сказал второй.
Третий кивнул головой и в некоторой заминкой спросил, не знаем ли мы, как могут они попасть в Польшу и там, в Польше, воевать с немцами.
​— Очень хочется в Польшу, — опять сказал тот, который спрашивал оправительстве. — Очень хочется, — повторил он.
И неподдельная, давняя, выстраданная тоска по родине светилась в его глазах.