Да, Михаил Григорьевич, – время летит быстро… Тогда я только начинал свой первый крупный исторический проект – «Работа отечественных ученых на морских биологических станциях на рубеже XIX–XX веков». Главной задачей приезда в Неаполь (в то время я работал в Штутгарте) было знакомство с архивом Станции и выяснение возможности совместной со Станцией работы по этой теме. Руководство Неаполитанской станции и, прежде всего, тогдашний куратор ее архива докторесса Кристиана Грёбен, пошли мне навстречу и эта поездка, как и недельное проживание в Неаполе для работы с архивными документами Станции, были полностью оплачены принимающей стороной. Русское присутствие на Станции до 1914 г. (начало Мировой войны): состав отечественных биологов, работавших там – более ста человек, и переписка между тогдашним руководством Станции – Антоном Дорном, его сыном (наследовавшим пост директора после смерти отца-основателя в 1909 г.) – Рейнхардом Дорнами и русскими визитерами оказались обширными и очень интересными. Они и составили основу для книги, опубликованной в Петербурге через пять лет.

Такая шутка имела под собою реальные основания, хотя она и принадлежала скорее друзьям профессора Дорна, а не ему самому. Дело в том, что Антон Дорн (1840–1909) – основатель, собственник и первый директор станции, известный немецкий зоолог-морфолог, родился в Восточной Пруссии (Померании), в г. Штеттин (Stettin). Это поселение, известное еще с раннего Средневековья, было основано западными славянами (поморянами) и только с 1720 г. вошло в состав Пруссии. Более того, как Вы справедливо заметили, Антон в 1874 г. женился на Марии Егоровне Барановской (1855–1918), дочери бывшего саратовского губернатора Егора Ивановича Барановского (1821–1914), который происходил из давно обрусевшей шляхетской фамилии, т.е. имел польских и/или литовских предков. Кто знает – может быть, в этом браке кровь тоже сыграла какое-то значение?! Мать Марии – Екатерина Карловна Тимлер, вероятно, имела немецкие корни. 
В знакомстве будущих молодоженов (Антон был на 15 лет старше жены) большую роль сыграл известный русский ученый и путешественник, а тогда (1868) просто приятель Дорна по Йенскому университету, – Николай Миклухо-Маклай (1846–1888). Они вместе летом работали в Мессине, изучая морских беспозвоночных животных. Там-то Миклухо-Маклай и ввел Дорна в семейство Егора Барановского, который после отставки с поста губернатора, стал представителем Российского общества пароходства и торговли в Мессине (за свою долголетнюю неустанную общественную деятельность в 1883 г. Егор Иванович был произведен Александром Третьим в тайные советники). На дочери Барановского, Марии,  спустя 6 лет, уже в Неаполе, куда Барановские переехали, Антон женился. Брачный союз, кстати, был заключен в Варшаве, уроженкой которой была Мария.

Трудно судить о возможном влиянии Марии Барановской-Дорн на мужа и дела Станции. Вряд ли оно было существенным. Мария получила только домашнее образование и, хотя барышня владела пятью языками, естественнонаучных знаний у нее не было. Безусловно, однако, что она создала в Неаполе то «гнездо», где муж мог отдыхать от многочисленных забот о процветании своего детища. Несмотря на поддержку идеи Дорна об организации морской станции в Неаполе, как моральную, так и материальную со стороны многих современников, только энтузиазм Антона, его кропотливая работа и вера в важность начатого дела позволили Неаполитанской зоологической станции возникнуть (1872/1873) и стать тем, чем она стала — первым центром международного научного сотрудничества, настоящей зоологической «Меккой» Европы конца XIX — начала XX веков.

Кроме того, рождение почти одного за другим пятерых детей (1875–1885), конечно, не оставило Марии Егоровне возможности внесемейной активности. Когда четверо выживших сыновей выросли, семейная жизнь родителей расстроилась, и большую часть времени Мария стала проводить в родовом поместье Выдренка, недалеко от Могилева, поэтому в Белоруссии обычно Дорн-Барановскую вспоминают как успешную могилевскую помещицу. Действительно, Мария Егоровна активно продолжила хозяйственную деятельность отца в Выдренке (он передал ей управление поместьем в начале 1900-х), поскольку, вероятно, такая деятельность отвечала складу ее характера. Она умела общаться с людьми и вполне восприняла демократичные взгляды отца. Ею в имении был устроен сиротский приют, открыта красильня и кустарная мастерская по производству ковров. Помимо основанного еще при отце, в селе стали действовать паровая мельница, винокуренный, лесопильный и кирпичный заводики. Выдренка получила все возможности, чтобы скоро стать небольшим городом…

Среди русских ученых, работавших на Станции, наиболее тесные дружеские контакты у Дорнов установились к началу XX века с Владимиром Тимофеевичем Шевяковым (1859 – 1930) – известным отечественным зоологом-протистологом, который не только трижды работал на Станции при Антоне Дорне, а потом еще трижды при его сыне Рейнхарде и опубликовал в знаменитой серии монографий Станции «Fauna e Flora del Golfo di Napoli» свою – «Acantharia» (1926), но и активно способствовал получению Россией четырех круглогодичных рабочих мест на Станции, вместо двух, оплачиваемых царским правительством до 1904 г. Дорны в письмах прямо называли Владимира Тимофеевича «русским патроном Станции».

Слишком много вопросов, чтобы ответить на них обстоятельно… Поэтому упомяну только главное. Жизнь Антона Дорна оборвалась в сентябре 1909 г. в Мюнхене – в течение нескольких последних лет жизни у него были серьезные проблемы с сердцем. Однако работа Неаполитанской зоологической станции была им налажена столь хорошо, что сменивший его на посту директора сын Рейнхард, уже некоторое время помогавший отцу в деле управления и, безусловно, имевший большие организаторские способности, с успехом руководил работой предприятия в общей сложности почти 40 лет (до 1951 г.). Перерыв случился только в 1915–1923 гг., когда, в ходе Мировой войны, вся немецкая собственность в Италии была национализирована.
Братья Рейнхарда – Бугуслав, Гарольд и Вольф в делах станции не участвовали – они жили в Германии, и, по крайней мере, двое первых были живы в 1920-х гг. Вольф, изучавший биологию в Гейдельберге и основавший в Германии (Геллерау) учреждение по физическому воспитанию школьников, погиб еще до 1914 г. 

Жизнь самой Марии Барановской-Дорн, оказавшейся отрезанной от семьи в Выдренке сначала Мировой войной, а потом большевицким переворотом в России, окончилась печально. 1917 год, конечно, положил предел перспективам развития Выдренки — все помещичье хозяйство было разрушено и расхищено, бесценная библиотека Барановских пропала, и от всех усадебных построек после Второй мировой войны не осталось и следа. Но память о Барановских и, прежде всего, о Марии Егоровне, сохранилась благодаря местной церкви.

Построенная по желанию и на деньги Барановской-Дорн деревянная Димитриевская церковь, была освящена в Выдренке в 1905 г. Как ни странно, это оказалась важным событием для будущего села. Храм во имя св. Димитрия Ростовского пережил и свою основательницу, и все катаклизмы советского времени и войны, а после и Чернобыльскую катастрофу. Он стал точкой притяжения населения не только самой Выдренки, но и всего района – Краснополья, а теперь и многих других областей Белоруссии. В 2015 г. было торжественно отмечено его 110-летие. Считается, что некоторые иконы этой церкви и источник воды при ней обладают чудотворной силою.

Как обычно бывает в таких местах, прошлое со временем обросло легендами. По одной из них Мария Егоровна была замучена большевиками в 1918 г. и тело ее было выброшено в реку Калпиту, протекающую через Выдренку. Такая легенда теперь широко бытует среди местных крестьян, церковного клира и также неоднократно озвучивалась в средствах массовой информации. Это очевидно показывает, что люди охотно приняли такую версию «революционных свершений» большевиков, ибо это была реальная практика советизации на местах. К счастью, в действительности дело обстояло иначе — Мария Егоровна умерла весной 1918 г. от воспаления легких (не исключено, что это была «испанка», свирепствовавшая тогда в Европе) в близлежащем городке Черникове, поехав туда по делам имения. Возможно, что это спасло ее от худшего конца. По крайней мере, она не увидела гибели всех своих трудов и начинаний, помимо церкви.
Новая русская кровь влилась в семью Дорнов в 1913 г., когда Рейнхард, также как и отец, женился на русской. Его избранницей стала москвичка Татьяна Романовна Живаго (1884–1952). Как и сами Дорны, Живаго, представительницей которых в Неаполе оказалась Татьяна Романовна, имели давние купеческие корни. Они происходили из Рязанской земли. С начала XIX в. некоторые из них обосновались в Москве. Там, И.М. Живаго (1836–1907) уже окончил Московский университет, преподавал в разных учебных заведениях, а потом стал главой Московской практической академии коммерческих наук и дослужился до чина тайного советника. Его дядя С.А. Живаго (1794–1866) стал основателем первого рязанского банка, а кончил жизнь потомственным почетным гражданином и купцом первой гильдии Москвы, владельцем московской фабрики и магазина военно-офицерских товаров; оба они получили потомственное дворянство. Есть версия, что близкое знакомство дочери племянника фабриканта, Надежды с художником Леонидом Пастернаком и подсказало его сыну Борису фамилию для главного героя знаменитого романа «Доктор Живаго». Хотя, понятно, что эта фамилия тогда была известна в Москве очень широко.

Как произошло знакомство Татьяны Живаго с Рейнхардом Дорном мне точно не известно. Скорее всего, это случилось в Москве, где Дорны нередко бывали и по делам Станции, и чтобы навестить деда – Е.И. Барановского, который, безусловно, знал семейство Живаго. Судя по переписке Татьяны Живаго с будущей свекровью М.Е. Барановской-Дорн, от знакомства до свадьбы молодых прошло как минимум 5 лет.

Еще до переезда в Неаполь Т.Р. Живаго активно участвовала в работе Императорского московского человеколюбивого общества. В 1912 г. она стала его постоянной сотрудницей. Татьяна Романовна была организатором и руководительницей Художественно-ремесленной школы в селе Большово под Москвой, основанной для обучения рукоделиям крестьянских девочек. Она и сама прилично рисовала.
Знавшие Татьяну Романовну, отмечали ее всегдашнее расположение к людям и готовность, насколько это было в ее силах, помочь попавшим в беду. Это особенно проявилось после 1917, когда многие соотечественники, волею рока оказавшиеся вне России, обращались к русским неаполитанцам Дорнам за помощью.

Тяжесть советской жизни и настоятельные приглашения из Неаполя подвигнули мать сестер Живаго Таисию Ивановну с внучкой Татьяной (дочерью младшей сестры Татьяны Романовны – Натальи) весной 1923 г. поехать к родным в Италию. В СССР они больше не вернулись. Напротив, Р. Дорн с женой и двумя детьми – Антониеттой и Петром посетили родину Живаго, где в Ленинграде в 1935 собрался XV Международный конгресс физиологов. Профессор Р. Дорн получил туда личное приглашение от академика И.П. Павлова. Заключительная часть конгресса проходила в Москве, и неаполитанцам удалось через 25 лет увидеть оставшихся в живых родных. Старшая дочь Р. и Т. Дорнов, Антониетта-Таисия-Вероника (1915–2006) так вспоминала эту фантастическую поездку: «Родители остались жить в гостинице, нас же с братом поселили в доме нашего московского дяди — Василия Романовича Живаго. После всех роскошеств Академии наук с торжественными банкетами и официальным приемом в Кремле, после пышных экскурсий по дворцам и усадьбам мы словно провалились в самую гущу советского быта с его унизительной бедностью. Нашему взору открылись перенаселенные коммунальные квартиры, где влачили незавидное существование наши родственники и их знакомые; мы видели множество плохо одетых, нередко босых людей в пригородных электричках и на каждом шагу ощущали подавляющее ограничение возможностей. До сих пор я с волнением и благодарностью вспоминаю неподдельное гостеприимство, оказанное нам московской родней, несмотря на стесненность жилищ и средств, в условиях серьезной опасности, грозившей советскому гражданину со стороны властей за общение с иностранцами».
А.Т.В. Дорн до смерти жила в Неаполе, в родительском доме, где мы ее и навестили с Вами, Михаил Григорьевич. Она, сколь я знаю, всегда с удовольствием встречалась с приезжавшими на станцию русскими, которых, впрочем, было в советское время, да и позднее, считанные единицы. Мне повезло дважды быть в гостях у Антониетты, — это были приятные и запомнившиеся вечера. Хозяйка без труда говорила по-русски и вспоминала многое, чего уже никто кроме нее не знал и не помнил…

Благодаря разрешению, данному Антониеттой, я смог потом работать с мюнхенской частью семейного архива Дорнов (Мюнхенская штацбиблиотека, Германия). Там оказалось немало русских документов (прежде всего писем), которые, по-видимому, сто лет после авторов и их адресатов никто не читал… А между тем многие из них – это яркие документы «страшных лет России». Теперь, когда нет в живых ни самих писавших, ни их детей, так их и надо рассматривать — свидетельства эпохи, последствия которой все еще сильно дают себя знать на родине части этого обширного семейства, потомки которого живут теперь по всему миру.

Содержание той нашей статьи трудно описать, особенно кратко. Основная идея ее была связана с опубликованием воспоминаний русских ученых, бывавших на Капри и с научной миссией (район о. Капри наиболее глубоководная часть Неаполитанского залива), а больше в качестве туристов. Поэтому передавать эти воспоминания своими словами бессмысленно. Некоторая часть той публикации была связана с рассказом о самой Неаполитанской зоостанции. Эту часть, возможно, кратко подытожить, поскольку вряд ли большинство читателей журнала знакомы с историей Станции.
Неаполитанская зоологическая станция, основанная А. Дорном в 1872/1973 гг., стала первым международным научным учреждением (несмотря на то, что до 1915 г. это было частная немецкая собственность в Италии).  Дважды здание достраивалось. В 1885–1888 и 1903–1906 гг. были выстроены боковые «крылья», где разместились дополнительные рабочие места, а также специальные лаборатории: бактериологии, сравнительной физиологии и физиологической химии. Весною 1897, когда Станция отметила 25-летие своего существования, стало понятно насколько она востребована и необходима международному научному сообществу. Это было грандиозное празднование, посильное участие в котором приняли ученые практически со всего света — тысячи телеграмм и поздравительных писем были адресованы директору станции. На юбилей станции итальянский король Умберто I прислал военный корабль, вставший на якорь напротив станции и салютовавший ей орудийными залпами. Мэр Неаполя объявил об избрании профессора А. Дорна почетным гражданином города. Министр народного просвещения Италии наградил Дорна орденом, немецкий посланник в Риме князь Бюллов от имени Вильгельма II также возложил на юбиляра орден и передал Дорну личные поздравления императора. Также поступили и многие другие государи и правительства Европы. Станция и ее аквариум стали одной из главных достопримечательностей города, что сделало власти Неаполя заинтересованными в ее развитии.
Это развитие успешно продолжалось и при Р. Дорне, но, к сожалению, с наступлением 1930-х гг. русские (советские) биологи уже не имели возможности работать в Неаполе.

Лучше бы сказать одноклеточный организм . Да, это так : он был назван мною в честь Антона Дорна. По профессиональной привычке во всех новых местах в то время (начало 2000-х) я собирал пробы воды для изучения биоразнообразия простейших-инфузорий. Одна из таких проб была взята между набережной и волноломом почти напротив Станции. Разбирая живность из этой пробы , в Пизе я и обнаружил неизвестную прежде науке инфузорию. Ее описание с латинским названием Apofrontonia   dohrni Fokin et al ., 2006, было мною опубликовано по-английски в международном зоологическом журнале Zoologica scripta . Вообще , это не такой уж и редкий случай – некоторые известные исследователи-протистологи считают, что еще треть этих , обычно невидимых простым глазом одноклеточных организмов (их размеры , как правило , меньше полумиллиметра ), не известна науке. Мне пока удалось описать только меньше десятка их из пресных, солоноватоводных или морских местообитаний Европы и Азии . Всего же их общее число вполне возможно достигает 20 000 – 25 000 видов.